Но вскоре отойдя от модернизированной живописной фиксации суровых трудовых будней и овеянных романтической героикой революционных сцен, Никонов с начала 1970-х оказался всецело захвачен впечатлениями от жизни отдаленных волжских деревень и поселков (Алексино, Калязин, Волковойня), где с тех пор стал регулярно и подолгу бывать. Новая натура, где центральное место заняла сначала живая и относительно процветающая, а затем умирающая русская деревня с ее землей, небом, человеком, его трудом и досугом составила, по словам искусствоведа Дмитрия Сарабьянова, особую «никоновскую вселенную», «великую, но страшную». К началу 1990-х годов, как верно заметила куратор выставок Русского музея Ольга Мусакова, «долгий и мучительный период поисков закончился рождением "нового" Никонова».

Чутко уловленная в реальности извечная драматургия взаимоотношений человека с природой, уделом которого положено вспахивать землю, способствовала заметному обновлению живописного и графического стиля художника, неуклонно набиравшего раскрепощенный экспрессивный накал формального языка и глубокий порой трагически звучащий философский подтекст. Сама стихия крестьянской жизни с ее бедами и праздниками словно «кричит» в беспокойных и могучих по энергетике картинах мастера единоборством мятущихся фигур и пространства, разломами и кренами строений, всполохами и ливнями небес. Подчас почти полуабстрактная пластика его композиций поражает завидной интенсивностью отраженного в них диалога с натурой, который в показанных на выставке работах последних лет, пожалуй, даже усиливается. А потому перед нами во всей полноте возникает феномен преисполненного созидательной страстью и лишенного малейшей творческой лени художника, неизменно предстающего как «Новый Никонов».